Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто
написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они,
правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
«А я сама, что же я буду делать? — подумала она. — Да, я поеду к Долли, это
правда, а то я с ума сойду. Да, я могу еще телеграфировать». И она
написала депешу...
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не
правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
«Зачем я
написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, так не нужно было и поминать ее;
правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она не то… зачем я
написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки не нужно было».
Спрашиваю: «Что это вы как мрачно
пишете?» А он отвечает: «
Пишу, не щадя
правды».
—
Пиши! — притопнув ногой, сказал Гапон. — И теперь царя, потопившего
правду в крови народа, я, Георгий Гапон, священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви…
— Да, да, Степа, литература откололась от жизни, изменяет народу; теперь
пишут красивенькие пустячки для забавы сытых; чутье на
правду потеряно…
Врет! Боится и ненавидит грядущих гуннов! И — не гимн, а — панихиду
написал.
Правда?
— Именно, — подхватил Пенкин. — У вас много такта, Илья Ильич, вам бы
писать! А между тем мне удалось показать и самоуправство городничего, и развращение нравов в простонародье; дурную организацию действий подчиненных чиновников и необходимость строгих, но законных мер… Не
правда ли, эта мысль… довольно новая?
— Мое горе не должно беспокоить вас, Вера Васильевна. Оно — мое. Я сам напросился на него, а вы только смягчили его. Вон вы вспомнили обо мне и
писали, что вам хочется видеть меня: ужели это
правда?
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть
правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче
писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Может, я очень худо сделал, что сел
писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь
писать всю
правду: это ужасно трудно!
— Это он только говорил; у него про себя есть другой секрет. А не
правда ли, что письмо свое он ужасно смешно
написал?
—
Правда, — говорит, но усмехнулся горько. — Да, в этих книгах, — говорит, помолчав, — ужас что такое встретишь. Под нос-то их легко совать. И кто это их
писал, неужели люди?
— Только и говорит мне намедни Степанида Ильинишна Бедрягина, купчиха она, богатая: возьми ты, говорит, Прохоровна, и запиши ты, говорит, сыночка своего в поминанье, снеси в церковь, да и помяни за упокой. Душа-то его, говорит, затоскует, он и
напишет письмо. «И это, — говорит Степанида Ильинишна, — как есть верно, многократно испытано». Да только я сумлеваюсь… Свет ты наш,
правда оно аль неправда, и хорошо ли так будет?
А он все толкует про свои заводские дела, как они хороши, да о том, как будут радоваться ему его старики, да про то, что все на свете вздор, кроме здоровья, и надобно ей беречь здоровье, и в самую минуту прощанья, уже через балюстраду, сказал: — Ты вчера
написала, что еще никогда не была так привязана ко мне, как теперь — это
правда, моя милая Верочка.
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне
напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается власть брата. Но слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что такое обыкновенные люди? они,
правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало ценишь себя! Лучше в монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
«Неужели это
правда, —
пишет она, — что вы приедете?
Правда того времени так, как она тогда понималась, без искусственной перспективы, которую дает даль, без охлаждения временем, без исправленного освещения лучами, проходящими через ряды других событий, сохранилась в записной книге того времени. Я собирался
писать журнал, начинал много раз и никогда не продолжал. В день моего рождения в Новгороде Natalie подарила мне белую книгу, в которой я иногда
писал, что было на сердце или в голове.
Он уважал,
правда, Державина и Крылова: Державина за то, что
написал оду на смерть его дяди князя Мещерского, Крылова за то, что вместе с ним был секундантом на дуэли Н. Н. Бахметева.
Долее оставаться в ложном положении я не мог и решился, собрав все силы, вынырнуть из него. Я
написал ей полную исповедь. Горячо, откровенно рассказал ей всю
правду. На другой день она не выходила и сказалась больной. Все, что может вынесть преступник, боящийся, что его уличат, все вынес я в этот день; ее нервное оцепенение возвратилось — я не смел ее навестить.
Валентин еще в университете примкнул к этому кружку страстных и убежденных людей и искренно привязался к нему. Он много читал, изредка даже пробовал
писать, но, надо сказать
правду, выдающимися талантами не обладал. Это был отличный второстепенный деятель и преданнейший друг. Так понимали его и члены кружка, глубоко ценившие его честные убеждения.
—
Правда ли, что папенька ваш из старых писем сургучные печати вырезывает, а на внутренней стороне конвертов письма старшим детям
пишет?
— Но что же смотрит правительство? Ах, как мне жаль вас! Andrй! ведь правительство обязано поддерживать дворянское сословие? ведь дворяне — это опора? Ты, конечно,
напишешь об этом в своем сочинении… n’est-ce pas? [не
правда ли? (фр.)] Ax, как мне жалко, как жалко вас!
Когда в исторической перспективе начинают говорить и
писать об умерших дурно и даже считают долгом так говорить во имя
правды, то потому, что умерший тут возвращается к земной истории, в которой добро перемешано со злом, свет с тьмой.
Интересна попытка Гёте
написать о себе, озаглавив книгу «Поэзия и
правда моей жизни».
Гёте
написал книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия и
правда моей жизни».
— Да, очень. Вот от него мне памятка осталась. Тогда я ему бланк нашей анкеты дал, он
написал, а я прочел и усомнился. А он говорит: «Все
правда. Как написано — так и есть. Врать не умею».
Позволю себе напомнить, что я
пишу не критическую статью и не литературное исследование, а только пытаюсь восстановить впечатление, которое молодежь моего поколения получала из своего тогдашнего (
правда, неполного) знакомства с самыми распространенными произведениями Шевченко.
— Ничего вы не понимаете, барышня, — довольно резко ответил Галактион уже серьезным тоном. — Да, не понимаете… Писал-то доктор действительно пьяный, и барышне такие слова, может быть, совсем не подходят, а только все это
правда. Уж вы меня извините, а действительно мы так и живем… по-навозному. Зарылись в своей грязи и знать ничего не хотим… да. И еще нам же смешно, вот как мне сейчас.
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и
написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите
правду.
Она… ну да, она умна, хоть и безумная, и вы
правду говорите, что она гораздо умнее меня… она
пишет мне, что в меня влюблена, что каждый день ищет случая видеть меня, хоть издали.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, —
правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда
написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
— Я не знаю как. В моем тогдашнем мраке мне мечталась… мерещилась, может быть, новая заря. Я не знаю, как подумал о вас об первой. Я
правду вам тогда
написал, что не знаю. Всё это была только мечта от тогдашнего ужаса… Я потом стал заниматься; я три года бы сюда не приехал…
А то, что вы
написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так положительно, как будто вы и в самом деле говорите
правду, а между тем это был самый целомудренный человек, какие были на свете!
Говори мне о Горбачевском, от него нет ни строки:
правда, и сам виноват, к нему не
писал.
«Чем черт, дескать, не шутит! А может быть, и в самом деле
правда, что я могу
писать», — подумала она и оделась в Марфино платье, а Белоярцев в поддевочку, и пейзанами пошли вечерком посидеть в портерную.
Чувствуешь, что
правда это все, а рука-то своя ни за что бы не
написала этого.
— А, ей-богу, — вдруг отозвалась Манька Маленькая. — Хотя бы кто-нибудь
написал по
правде, как живем мы здесь, б… разнесчастные…
«
Правду писал покойный брат Степан Михайлович: Сережа похож на дядю Григорья Петровича, девочка какая-то замухрышка, а маленький сынок какой-то чернушка».
— Послушайте, — начала Юлия после маленького замешательства. — Мне сказывали, что вы
пишете;
правда это или нет?
— Послушайте, братцы, — начал Вихров громко, — опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна
правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он
пишет про вас, или нет?
Правда,
писал он неровно, с отступлениями и забеганиями вперед, постоянно боролся — и не в свою пользу — с орфографией, как большинство самоучек, но эти маленькие недостатки в «штиле» выкупались другими неоцененными достоинствами.
— Да, это
правда! О таком подарке в газетах
писали, это было в Москве…
Я на секунду провинчен серыми, холодными буравчиками глаз. Не знаю, увидел ли он во мне, что это (почти)
правда, или у него была какая-то тайная цель опять на время пощадить меня, но только он
написал записочку, отдал ее одному из державших меня — и я снова свободен, т. е., вернее, снова заключен в стройные, бесконечные, ассирийские ряды.
Да, этот Тэйлор был, несомненно, гениальнейшим из древних.
Правда, он не додумался до того, чтобы распространить свой метод на всю жизнь, на каждый шаг, на круглые сутки — он не сумел проинтегрировать своей системы от часу до 24. Но все же как они могли
писать целые библиотеки о каком-нибудь там Канте — и едва замечать Тэйлора — этого пророка, сумевшего заглянуть на десять веков вперед.
— А
правда ли, батюшка Иван Онуфрич, в книжках
пишут, будто чай — зелие, змеиным жиром кропленное? — спрашивает хозяин.
"Простите меня, милая Ольга Васильевна, —
писал Семигоров, — я не соразмерил силы охватившего меня чувства с теми последствиями, которые оно должно повлечь за собою. Обдумав происшедшее вчера, я пришел к убеждению, что у меня чересчур холодная и черствая натура для тихих радостей семейной жизни. В ту минуту, когда вы получите это письмо, я уже буду на дороге в Петербург. Простите меня. Надеюсь, что вы и сами не пожалеете обо мне. Не
правда ли? Скажите: да, не пожалею. Это меня облегчит".
— Это, — отвечает, —
правда: нам, когда чин дают, в бумаге
пишут: «Жалуем вас и повелеваем вас почитать и уважать».
Для него
пишет история свои сказания о старой неправде; для него происходит процесс нарастания
правды новой.